Венец - Страница 100

100

На темном дворе оставалось всего лишь несколько небольших кучек молодежи — больше слуг и служанок, когда наконец Рагнфрид выскользнула из дому, чтобы найти мужа и уложить его с собой в постель. Она видела, что к концу вечера Лавранс сильно опьянел.

В конце концов она споткнулась о мужа, пробираясь в поисках за ним по другую сторону скотного двора, — Лавранс лежал лицом вниз на траве за баней.

Пошарив рукой в темноте, она опознала: да, это он! Рагнфрид решила, что он спит, взяла его за плечи и хотела поднять с холодной, как лед, земли. Но он не спал, во всяком случае не совсем спал.

— Что тебе надо? — спросил он, тяжело ворочая языком.

— Нельзя здесь лежать, — сказала жена. Она стала поддерживать его, пока он, шатаясь, вставал с земли. Другой рукой она счищала грязь с его бархатной одежды. — Нам тоже пора идти спать, муж мой! — Она взяла нетвердо державшегося на ногах мужа под руку и повела его по направлению к дому; они шли вдоль задних стен хлевов и конюшен.

— Ты-то не подымала глаз, Рагнфрид, когда сидела в венце на брачной постели, — сказал он прежним голосом. — Наша дочь не такая скромная, ее глаза не были скромными, когда она глядела на своего жениха!

— Она ждала его три с половиной года, — тихо сказала мать. — И понятно, что она осмелилась поднять взор…

— Да, черта с два! Ждали они, как же! — закричал отец, а жена испуганно зашикала на него.

Они очутились в узком проходе между задней стеной отхожего места и плетнем. Лавранс ударил кулаком в нижнюю балку, перекинутую через яму.

— Я положил тебя сюда на позор и посмешище, бревно! Я положил тебя сюда, чтобы нечистоты разъели тебя! Я положил тебя сюда в наказание за то, что ты убило мою маленькую ненаглядную девочку! А надо было положить тебя над дверью моей самой лучшей горницы, и почтить, и отблагодарить тебя, украсив дорогою резьбой, за то, что ты спасло мою дочь от стыда и горя, за то, что благодаря тебе моя Ульвхильд умерла невинным ребенком!..

Он повернулся, пошел, шатаясь, вдоль плетня, упал на него и залился горючими слезами, прерывая рыдания глубокими и протяжными стонами.

Жена обняла его за плечи.

— Лавранс, Лавранс! — Но не могла успокоить его. — Муж мой!..

— Ах, никогда, никогда, никогда не надо было бы мне отдавать ее этому человеку! Господи Боже, я ведь все время знал это! Он сокрушил ее молодость и ее драгоценную честь! Я не верил в это, да мог ли я думать так о Кристин? Но все же знал это! Все же она слишком хороша для этого слабовольного человека, который испортил жизнь и себе и ей; и хотя бы он десять раз соблазнил ее, мне ее все-таки не надо было отдавать ему, чтобы он продолжал еще портить ей жизнь и губить ее счастье!

— Что же тут оставалось делать, — сказала мать упавшим голосом. — Ты ведь тоже понимаешь, что она уже принадлежала ему?..

— Да, очень мне было надо подымать столько шума, чтобы отдать Эрленду то, что он уже сам взял! — сказал Лавранс. — Нечего говорить, отличного мужа она получила, моя Кристин!.. — Он рванул плетень. Потом снова зарыдал. Рагнфрид показалось, что он было немного протрезвился, но теперь хмель снова ударил ему в голову.

Муж был так пьян и в таком отчаянии, что Рагнфрид сочла невозможным вести его в старую горницу, где они должны были почивать, — горница была полна гостей. Она огляделась по сторонам — неподалеку стоял сарайчик, куда складывалось лучшее сено для корма лошадей во время весенних работ. Рагнфрид подошла к сараю и заглянула в него — там никого не было; тогда она отвела туда мужа и закрыла за собой дверь.

Рагнфрид подгребла сено вокруг себя и мужа и покрыла сверху плащами. Лавранс то и дело начинал плакать и что-то говорил, но так неясно и смутно, что Рагнфрид не могла добраться до смысла. Немного спустя она приподняла его голову и положила к себе на колени.

— Милый мой муж, раз уж они так полюбили друг друга, то, может, все пойдет лучше, чем мы предполагаем…

Лавранс отвечал прерывающимся голосом — в голове у него как будто опять прояснело:

— Или ты не понимаешь, — он теперь приобрел над нею полную власть, он, который никогда не мог совладать с самим собою. Трудно ей будет набраться сил и воспротивиться в чем-либо воле своего мужа, а если придется когда-нибудь это сделать, то она сама испытает при этом горчайшие муки — моя мягкая, добрая девочка… Я скоро уж откажусь понимать, за что Бог налагает на меня так много тяжелых испытаний — я всегда старался быть ему верным и исполнять его волю. Зачем он отнял у нас наших детей, Рагнфрид, одного за другим, — сперва сыновей, потом маленькую Ульвхильд? И вот теперь я отдал ту, которую любил больше всех, отдал без чести ненадежному и неразумному человеку? Ныне у нас остается только одна наша малютка, и мне думается теперь, что будет глупо с моей стороны радоваться на нее, пока я не увижу, каково-то сложится ее жизнь — жизнь Рамборг.

Рагнфрид дрожала как лист. Тогда муж обнял ее за плечи.

— Ложись, — попросил он, — будем спать!.. — И, положив голову жене на руку, полежал немного, вздыхая время от времени, пока наконец не заснул.

В сарае все еще стояла непроницаемая тьма, когда Рагнфрид пошевелилась — с удивлением она поняла, что спала. Она стала шарить вокруг себя. Лавранс сидел, охватив колени руками.

— И ты уже проснулся? — удивленно спросила она. — Тебе холодно?

— Нет, — отвечал он охрипшим голосом, — но я не могу опять заснуть!

— Ты думаешь о Кристин? — спросила мать. — Ведь все может обернуться лучше, чем мы думаем, Лавранс, — повторила она.

100